Этот парк хорош всегда. Он был создан как услада для души, как часть собственного «я», странслированного на среду обитания. Вот почему неудивительно, что у человека, созерцающего это чудо ландшафтного креатива, создается ощущение художественного пространства, одновременно резонирующего с собственным мироощущением, но и подчиняющегося своему собственному ритму. Невольно вспоминаются слова Константина Паустовского: «Очевидно, что в природу надо входить, как входит каждый, даже самый слабый звук в общее звучание музыки. Природа будет действовать на нас со всей силой только тогда, когда мы внесем в ощущение ее свое человеческое начало, когда наше душевное состояние, наша любовь, наша радость и наша печаль придут в полное соответствие с природой, и нельзя уже будет отделить свежесть утра и мерный шум леса от размышлений о жизни».
Этим парком жили и в нем жили, а потому он инвариантен к сезонным прихотям, радуя глаз в любое время года. И припорошенный снежным покровом, выделяющим умело подобранные хвойные интерьеры, которые даже зимой делают его живым и пульсирующим энергией, когда высоко взлетевшие вершины елей и сосен передают невидимые импульсы мохнатым пирамидкам туй, а те милостиво подзаряжают стелющийся у самой земли казацкий можжевельник. И в весеннем буйстве с его эстафетной передачей от вспыхивающей на еще оголенных ветвях форзиции золотистой россыпи цветения, к облитым белоснежной пеной соцветий раскидистым кустам спиреи, скромно уступающей первенство в душистом благоухании царящей в мае сирени. Летом здесь всегда можно рассчитывать утолить зной прохладой рощиц и свежестью разлитых по балкам прудов.
Но все-таки, более всего этот парк притягивает к себе осенью, позволяющей игрой золота и багрянца выигрышно подчеркивать неподдающуюся капризам смены сезонов хвойную зелень. А знаменитые пруды парка вуалируют свои глубины накидкой из опавших листьев, создавая почти театральные декорации для стаек лебедей, сначала семейными парами, а потом – с прибавившимся потомством – царственно дефилирующих перед посетителями парка. Один из прудов так и называется Лебединым.
Создатель этого чуда – Иван Михайлович Скоропадский (1804 - 1887), потомок украинского гетмана петровских времен Ивана Ильича Скоропадского и сам дед гетмана, уже новейшей истории, Павла Скоропадского. Это был тот тип просвещенного помещика-преобразователя пушкинской эпохи, который, используя достижения мировой культуры, старался внедрить их на родной земле, не ставя при этом чисто подражательные цели. Если многие приусадебные сады и парки – та же уманская Софиевка – создавались с явной оглядкой на европейские образцы, прежде всего удовлетворяя амбициозные порывы владельцев, стремившихся кого-то превзойти, то Скоропадский тяготел прежде всего к естественности, разумеется., облагороженной. Он полностью отказался от партерных вычурных форм и подстриженных деревьев, столь свойственных французским паркам в стиле барокко в пользу классицистического направления, которое исповедовали английские дизайнеры, поклонники лужаек с хорошо подобранной экспозицией отдельных деревьев, имитировавших естественность лесных полян.
Таким образом, дендропарк Тростянца создавался как потребность обустройства собственного жилища в рамках естественной модели, подсказанной самой природой. Изначально место было отнюдь не выигрышным – по-степному оголенные места, пересекаемые глубокими балками. И облагородить и разнообразить их стоило больших трудов. Культивирование удалось прежде всего за счет насыпных холмов – до 35 метров, то есть в высоту теперешнего десятиэтажного дома. А также за счет углубления балок и создания системы прудов.
Работы начались в 1834 году и продолжались до самой смерти Ивана Михайловича – более 50 лет. Он творил свой парк по наитию, подбирая приемы, обжигаясь на экспериментах, учитывая собственные погрешности. Не жалел денег, выписывая из-за границы редкие породы деревьев, – но при этом не пытаясь выставлять их напоказ, а умело вкрапляя с учетом формы и окраски в уже сложившийся контекст. Композиционно подобранные куртины и сейчас поражают мастерством дизайна, отменным вкусом и учетом игры красок в любое время года. К этому следует добавить многочисленные парковые украшения – альтанки, мостики, скульптуры, лавочки. И конечно, чудесные дорожки, особенно вокруг прудов.
Впечатляет также размах проведенных работ. Поняв, что многие выписанные деревья и кустарники во взрослом виде не приживаются, Скоропадский создал огромные питомники, не говоря уже о том, что защитил свое детище лесозащитными полосами. В результате к концу его жизни парковые угодья составляли 170 гектаров, поражая многообразием растущих на них растений. Ведь, например, лиственных пород здесь насчитывалось 462 видов, из которых только дуба было 50 форм, кленов – 60, липы – 27, березы – 16, а тополя – 18. Что уж говорить о хвойных посадках, которыми особенно славился парк. До революции здесь насчитывалось 51 разновидность ели, 22 – сосны, 32 – туи и 25 – можжевельника. Всего 161 форма!
К сожалению, исторические катаклизмы не были милостивы к усадьбе, стерев с лица земли не только дворец хозяев, но и уничтожив значительную часть насаждений. Если по инвентаризационной описи 1886 года видовой состав насчитывал 623 вида и форм, то по инвентаризации 1948 года их осталось только 391. Огромным везением можно считать, что в 1951 году парк было передано в ведение Академии наук, что позволило в дальнейшем этой цифре перейти через пятисотенный барьер. Также на 30 гектаров удалось увеличить площадь заповедника. Тростянец лично патронировал корифей отечественного лесоводства академик НАН Украины Петр Степанович Погребняк, частенько наезжавший сюда с большим любителем отечественной природы поэтом Максимом Тадеевичем Рыльским. Они-то прекрасно осознавали, что этот дендропарк по видовому богатству и красоте ландшафта не уступает лучшим мировым образцам.
Есть определенный парадокс в том, что семейство, давшее Украине двух гетманов – с интервалом в почти двести лет, оставило наиболее значительный след не в политике, не в том, что делалось в силу обстоятельств или под давлением государственной машины, а по велению души. И как важно сохранить это духовное наследие, чтобы наши потомки многие годы спустя могли через трепет листьев и солнечные блики на лужайках приобщиться к высокой идее служения человечеству.
Подобные мысли беспокоят каждого, кто перешагивает черту парка, у входа в который – надмогильный камень с завещанием Ивана Михайловича: «Любезный прохожий! Сад, в котором ты гуляешь, насажден мною. Он служил мне утешением в моей жизни. Если ты заметил беспорядок, ведущий к уничтожению его, то скажи об этом хозяину сада. Ты сделаешь доброе дело».
